Эван

    Однажды утром мне позвонила директриса небольшой средней школы. К ней пришла очень встревоженная девятиклассница и рассказала, что мальчик по имени Эван угрожает нанести себе увечье.

Эван настойчиво говорил девочке, что она может взять себе ноты написанной им музыки, потому что ему они больше не понадобятся.     Директриса рассказала, что убеждена в разумности и творческих способностях Эвана, но у мальчика проблемы в нахождении общего языка со сверстниками.

Родители Эвана перевели его в эту школу из более крупной муниципальной средней школы.

Они сочли идеальной маленькую школу, где у Эвана будет больше стимулов для учебы и где смогут найти поддержку его увлечения компьютерами и музыкой.     Эван заканчивал последний класс младшей средней школы, и тревожные слова мальчика повергли всех в изумление.

    Школа связалась с родителями ученика и посоветовала им обратиться за консультацией в ближайшую больницу.

Директрисе только что позвонил отец Эвана, расстроенный тем, что они уже несколько часов провели с сыном в больнице, но решение о госпитализации мальчика так пока и не принято. В свою очередь, директриса позвонила мне с просьбой попытаться помочь в разрешении ситуации.

Она сказала: «Нам хочется, чтобы он был в безопасности, но, с другой стороны, зачем укладывать парня в больницу, если вдруг выяснится, что девочка несколько драматизировала ситуацию или неправильно поняла слова Эвана».

    После разговора с дежурным врачом в приемной отделения «скорой помощи» было решено, что Эвана отпустят из больницы, но с условием, что он сходит к психотерапевту и возвратится в больницу, если поймет, что не в состоянии гарантировать собственную безопасность.     Я встретился с Эваном в 9 часов вечера того же дня. Его сопровождали встревоженные, измученные родители.

Это был худенький мальчик серьезного вида с прямыми и довольно длинными волосами, стянутыми на затылке в хвостик. На нем были серебристые очки, шведка, украшенная нотами, и джинсы.

    — Эван, — сказал я, — приятно познакомиться. Думаю, у тебя был очень напряженный день?

    Его отец быстро вмешался:     — Нам необходимо получить кое-какие ответы. Нам он ничего не хочет говорить.

    В разговор вступила мама Эвана:     — Не думаю, что он знает, что сказать.

Я все время спрашиваю его, что происходит.

Он пытается причинить нам боль? А что прикажете делать нам?     Несмотря на раздражение, звучавшее в тоне родителей, было видно, что события этого дня поставили всю их жизнь с ног на голову.

Несомненно, то был семейный кризис.

При этом было очевидно, что было бы полезно дать Эвану свободное пространство и поговорить с ним с глазу на глаз.

    Я попросил у родителей разрешения побеседовать с мальчиком наедине и удостоверился в том, что Эван слышит, как я говорю о возможности справиться с его трудностями.

Я знал, что это поможет успокоить родителей Эвана.

Кроме того, я понимал, что для парнишки, не понимающего собственных чувств, будет полезно пообщаться с кем-то, кто сможет избавить его от замешательства и кто уверен в разрешимости его проблем.     В течение следующего часа история Эвана начала проясняться.

Он проучился в этой школе около года.

Классы были очень маленькие, и учащимся предоставлялась возможность самостоятельно планировать график занятий, ставить перед собой конкретные цели и участвовать в собраниях группы, где ученики рассказывали о своих успехах.

    У Эвана было три страсти: компьютеры, музыка и боевые искусства. Он разработал интересный проект — перевел некоторые движения каратэ на музыкальный язык.

Например, какой-то специфический выпад мог соответствовать в его системе ноте до; тогда определенная последовательность движений читалась, как до, ре, ми и так далее. Полученные нотные ряды Эван обработал на компьютере и получил синтезированное музыкальное произведение.

    На прошлой неделе Эвану предстояло рассказать о своей идее на собрании группы.

Учитель его похвалил, но кое-кто из ребят засомневался в том, что таким образом можно создать хорошую музыку. Одна девочка предположила, что Эван сначала написал музыку, а потом подогнал под нее движения каратэ.

Это привело Эвана в ярость; он повторял, что в каратэ существует определенная последовательность движений, которую он не в состоянии изменить.

    Уйдя от соучеников, он продолжал размышлять о «дурацком замечании», и в течение недели его ярость постоянно подогревалась, перерастая в сомнения, отрицание и, наконец, в унылые мысли и саморазрушительные побуждения. Эвану хотелось, чтобы та самая девочка, которая усомнилась в его работе, поняла его, хотелось ей понравиться, и он воспринял ее замечание как пренебрежение к нему самому и его работе.

Он отдал девочке блокнот с нотами и сказал, что уже не сможет услышать, как будет исполняться эта музыка.

    — Что ты подразумевал под этим? — спросил я.     — Не знаю, — сказал Эван.

    — Ты хотел каким-то образом поранить себя?     — Не знаю.

Просто сейчас мне все ненавистно, — ответил он. — Какая разница?

Никому этого не понять.     — А тебя кто-нибудь понимает?

— спросил я.     — Не знаю, а разве кто-то должен?

— ответил вопросом на вопрос Эван.

    Когда мальчики отвечают вопросом на вопрос, это означает, что они привели в действие систему самозащиты.

    Моя интуиция подсказала мне, что вопрос достиг цели и Эван почувствовал себя уязвимым.

    Эван был типичным немногословным мальчиком.

Его привлекали те виды деятельности и области знаний, где можно было иметь дело с формулами и математическими выкладками, помогавшими ему уйти от тревожного мира с его словесными нюансами, меняющимися взглядами, разными группами сверстников. При вступлении в подростковый период жизнь становится сложнее для таких мальчиков.

В средней школе задания требуют умения решать более сложные проблемы, способности усваивать информацию из многочисленных источников и делать стилистические и этические суждения.

Больше всего меня заинтересовало увлечение Эвана музыкой.

    Его завораживали упорядоченность музыки, ее строй и динамика, а также аккорды, тональности и последовательности. Он мечтал вывести музыкальную формулу, с помощью которой можно было бы передавать различные чувства.

Основная его проблема заключалась в том, что он не умел писать музыку, которая нравилась бы людям.

    В процессе моей работы с Эваном мы приблизились к проблеме его эмоциональной бессловесности посредством языка музыки. Эван избрал механистический подход.

Ему хотелось знать, какие музыкальные фразы звучат грустно, а какие вызывают у людей ощущение счастья.

Он поставил перед собой цель разработать набор музыкальных алгоритмов, передающих эмоциональные состояния.

Я просто физически ощущал, что если бы это оказалось возможным, его чувство безопасности в сфере эмоций повысилось бы. Эван выражал свою идею в научных терминах, но искренность его желания не вызывала сомнений.     Мне было очевидно, что сблизиться с Эваном я могу через музыку.

Эвану было очень приятно, когда он наблюдал, как кто-то слушает его музыку.

Это даже вызывало у него некое подобие улыбки.

Он принес свои сочинения, записанные на компактный диск, чтобы я мог прослушать их на офисном компьютере.

Эван сопровождал прослушивание музыки пояснениями, какие эмоции он старался передать.

После нескольких встреч я поинтересовался, почему он никогда не пробовал написать стихи к своей музыке.

Вопрос удивил парнишку и, казалось, даже потряс своей нелогичностью.     — Не знаю, я никогда не думал об этом, — ответил он.     Мы договорились, что музыка останется краеугольным камнем наших встреч до тех пор, пока он не попытается написать к ней стихи.

Я сказал ему, что он может выразить в стихах что угодно, пускай даже собственное сомнение в том, что именно выразить. Он записывал стихи в блокнот и предпочитал, чтобы я читал их про себя, пока мы слушали музыку.

В течение нескольких месяцев Эван прошел в своих стихах удивительный путь самоанализа.

В них были всяческие взлеты и падения, моменты ясности и смятения, но в целом у меня складывалось ощущение, что Эван приблизился к пониманию собственной личности. Я начинал видеть, что Эван чувствовал себя лучше, если ему удавалось перевести свои музыкальные впечатления в слова.

    Моя работа с Эваном выявила, что у него есть эмоции и определенная мотивация к их выражению. Когда мальчик освобождался от обессиливающей тревоги и сомнений в себе, его способность к самовыражению значительно повышалась.

По мере того, как Эван учился все больше верить в себя, я начинал ощущать его надежду на то, что он вовсе не обречен жить в социальной и эмоциональной изоляции, которой он так страшился раньше.     Теперь Эван учится в колледже, и время от времени я получаю от него послания по электронной почте.

При участии родителей он остановил выбор на колледже при университете искусств. Они совместно решили, что такой университет даст Эвану хорошие знания и возможность общаться с людьми, в большей степени настроенными на «частоту» Эвана.

Он пишет мне, что вошел в число лучших студентов и играет на синтезаторе в музыкальной группе, и они исполняют одну из его песен.

Он присылает мне свои стихи, и, хотя ничего не говорит прямо, я подозреваю, что Эван хочет дать мне понять, что кое-что узнал о любви.     Увидишь меня, — знай, что пора     Нам идти вдвоем.

    И если то, что мы чувствуем,     Есть любовь —     Дадим ей воспарить,     Дадим ей проявиться.

    (Стихи к песне Эвана «Ключ».

)